Поэтический журнал
DONUM
Мы живем по шажку, по глотку…
***
Мы живем по шажку, по глотку.
И в минуту – по чуду.
Подливают нам в кровь кипятку –
обжигают сосуды.
Счет ведем грозовым облакам.
И космической пыли.
И читаем слова по слогам –
как приучены были.
***
Что не так с этим небом в прожилках
голых веток? Весна ведь, поди…
С юных лет ты живешь на поминках.
И поминки одни впереди.
Мать с отцом… Поминай их как звали –
Света, Игорь… Мне света чуть-чуть
надо в горькой, как водка, печали.
А без водки никак не заснуть.
А с похмелья помянешь любимых.
Тех, кто были и будут с тобой.
Не вмещает их всех фотоснимок –
черно-белый, цветной, цифровой.
Вот они в объектив улыбнулись.
Птичка вылетела в небеса.
Поминаешь названия улиц,
переписываешь адреса,
чтоб они, как те звезды, не гасли,
хоть какой оставляя просвет…
А уж был ты там счастлив-несчастлив –
никакой, право, разницы нет.
***
Днем ли, ночью только мысли о себе.
Засыпаешь и считаешь алфавит.
С абв начнешь – собьешься в дцп.
И давай опять в кулак безгласно выть.
Потому что маму снова везут в боб.
Так уж вышло, приключилось, растряслось.
Неизвестно – может, есть на свете бог.
Точно знаешь: есть рассеянный склероз.
От болезни нет молитв и нет лекарств.
Даже в дедовом всесильном кгб.
В жизни, полной дрожи, боли и мытарств,
не ведутся разговоры о судьбе.
Только горькую, запершись, молча пьют,
как отец по возвращенью с трк.
Если мыло по купонам выдают,
то веревка и подавно коротка.
Я с рождения в трехбуквенном лесу
заблудился. Я не знаю ничего.
Кликать некого вверху или внизу.
Смотришь прямо – то на стену, то во двор.
ПЕСЕНКА
Черной-черной ноченькой
празднуешь вороченьку –
с боку на бочок:
черт над ухом фыркает,
то прохожий с финкой
то звенит сверчок…
День-деньской же маешься,
все глядишься в марево
и о том молчок,
что давно не местный я
кровь течет белесая…
Только боль-сверчок.
***
Под вечер в парке бредешь в рванье и душевном отрепье…
Машут приветственно высокопоставленные деревья,
другие официальные бабочки, мотыльки.
Солнце устало садится в каком-нибудь баре в Польше.
Смотришь ему вослед. Бормочешь: « Я не могу так больше!
Господи, вроде еще светло, но не видать ни зги».
Вороны, галки, грачи – сонм черных чиновных пернатых.
В мутном озере лебеди, в отраженьях своих поддатых,
плывут что твои менеджеры среднего, блин, звена.
Если б, Господи, как ты сказал: каждой твари по паре.
Сонмища их тут! Из всех одиноких и жалких тварей
я – один и еще вон та, далеко впереди, одна…
***
На улице Гоголя консульство Франции.
И площадь Свободы за ним.
Под вечер пейзаж этот сумрачный, глянцевый,
из кухни глядится чужим.
Но так на ветру триколор развевается
в оконном проеме с утра,
что видишь – как будто бы в рост поднимается
«Свобода» Делакруа.
***
Нет, никуда мы не пойдем.
Серо, промозгло за окном.
Такая, друг, палитра.
Природе хорошо без нас.
Ей дела нет до наших глаз.
Зато у нас – пол-литра.
Зажжем свечу, устроим пир.
Нальем. Подпишем брестский мир.
Дадим друг другу право
на тысячу ближайших лет
плевать на городской совет,
на нормы и уставы.
Здесь будет суд с самим собой.
Прилавок с хлебом и водой.
Там – ларам и кумирам
отдельный угол отведем.
Таков наш будет город-дом,
где ни войны, ни мира.
***
Громыхнет под утро грузовик.
Встанет из постели человек.
Будет у него несчастный вид.
Он с тоской посмотрит на рассвет.
Выпьет кофе. Скучно задымит.
За окном картинка просто так.
А когда будильник прозвенит,
он наденет на себя пиджак.
Человек пойдет куда-нибудь.
Также сигаретою дымя.
Надобно идти, чтоб не заснуть.
Или чтобы не сойти с ума.
Он идет. Печальный льется свет.
Ему красный светофор горит.
Если в жизни вышел человек,
будет у него несчастный вид.
ЯНВАРЬ 2018-го
Дни бутылочного цвета
с узким горлышком ночей.
Выпить, что ли? Нет ответа.
Тишина да хруст костей.
Темнота. Экран нетбука
освещает часть стены.
Страшно, друг мой, в царстве духа,
темноты и тишины…
Не дай бог, до самой сути
досидеться! Что – потом?
Разлетится столбик ртути?
Иль прямехонько в дурдом?
Корчит рожи Кант с обложки.
Шпенглер смотрит на закат.
Расставляю понарошку
словеса в нестройный ряд.
Кроме жизни понарошку
ничего другого нет.
Вот муляж куриной ножки –
блюдо как бы на обед.
Темнота. И в ней ни звука.
Гладких смыслов голыши.
Страшно, друг мой, в царстве духа!
Муляжи и миражи.
ПАРТИЯ В ШАХМАТЫ
Я не вижу вперед ничего.
Пережит(д)ок я на сорок третьем.
Мне пора бы взять самоотвод,
да докука потом женам-детям.
Только помню: больницы, детсад,
школу, снова больницы за лесом.
Первый шахматный – с шахом – разряд
и разряды электрофореза.
В общем, так себе вышел дебют.
Похоронные марши генсеков.
Пешки ходят вперед, и их бьют
во дворах малолетние зэки.
Но пока еще есть что на стол
деду с бабой поставить на праздник.
Жаркий спор-разговор про футбол –
самый острый, но и безопасный.
Ах, какая команда была
Малофеева и Прокопенко!
Что творил! – «Очередь подошла, –
баба вставит, – на финскую стенку».
Неплохая позиция… Мал,
хоть болезнен, удал и, упорный,
я не только играл, я читал,
понимал, что и жить мне за черных.
Вот, наверное, здесь переход
от фигур на доске к черным строчкам.
И не финскую стенку трясет,
а берлинская рушится в клочья.
Будут жертвы, я знал, и нытью
предпочел комбинации в стиле
наглом, чтобы хотя бы ничью
боги сами, смеясь, предложили.
Не с руки им играть в поддавки.
Но не я выбирал жизнь такую.
Шепотком сочиняю стишки,
продолжаю партейку вслепую…
***
Вдох-выдох-вдох…
Задержи… Протяни…
Пусть пройдет ток
от сердца вдоль спины.
Вкруг меня мрак.
Я – одинок. Раздет.
«Жить надо так,
как будто тебя нет».
Ах, святой Марк
Молчальник, спросить хочу:
тот же был мрак?
Иль обращал к лучу
света свой взор,
к началу всех начал…
Вдруг, сказав вздор,
главное – промолчал?